Приключения кота Мерлина – 2. Ночь в музее - Олег Магелевский

– Это который с бородой? – с умным видом поинтересовался Директор.

– Да они все, кажется, с бородами… – растерялась Хозяйка.

– Прямо как Маркс и Энгельс! – сказал Директор и усмехнулся.

– Да-а-а… Как-то так, – неуверенно подтвердила Хозяйка. – А вот это конструктивизм. Татлин, Родченко. Настоящие раритеты, – продолжала она. – А пошуары Гончарова моему папе как сувенир подарила. Вот здесь даже надпись есть на память: «Саше от Наташи».

«Пошуары… Какое слово приятное, – подумал Мерлин. – А вот ты мне не очень нравишься», – добавил он и бросился на носки Директора.

– Не-ве-ро-ят-но! – застонал Директор, с трудом отрывая от себя кота. – Здесь материала на несколько выставок. Можно я сделаю фото? – спросил он и, не дожидаясь ответа, достал фотоаппарат.

– А вот это портрет моей бабушки… – сказала Хозяйка, глядя на старинное фото, и на лице ее появилась добрая задумчивая улыбка.

– Она немножко натюрморт закрывает, – сказал Директор и отодвинул фотографию в сторону. – Да-а-а… Вам очень повезло. Вы об этом знаете? – продолжал он, убирая фотоаппарат обратно в портфель. – А уж мне как повезло с вами! – добавил он, загадочно взглянув на Хозяйку.

«Ты даже не представляешь, как тебе с „нами“ повезло», – сказал Мерлин.

3

С этого дня Мерлин мог лишь бессильно наблюдать, как коллекция Хозяйки постепенно, картина за картиной, эскиз за эскизом, набросок за наброском «переезжала» в музей. Якобы на выставку. Якобы на благотворительную.

«Знаю я эту благотворительность, – цинично рассуждал Мерлин (хотя он был еще довольно молодой кот, настоящего кошачьего цинизма у него было уже предостаточно). – И, вообще, зачем мне благотворительность? Ну, ладно, Хозяйке она зачем-то нужна. Ну, хорошо. Занимайся благотворительностью, какой хочешь. Можешь даже собачьему приюту все отдать, но зачем меня в это втягивать? Я лично благотворительностью заниматься не собирался. Могла хотя бы спросить», – говорил Мерлин с обидой.

Да и как тут не обижаться, если каждый день видишь одно и то же: как серьезные люди в белых перчатках снимают картины со стен и выносят, выносят, выносят… «Хоть бы раз что-нибудь занесли!», – возмущался Мерлин. Сначала выносят на выставку, а потом и завещание заставят подписать.

Да, тяжело наблюдать, как мимо «проплывают» знакомые с детства пейзажи и натюрморты. Так вся жизнь «мимо лап» проплывет. Глазом моргнуть не успеешь. И, главное, нет никакой гарантии, что картины все-таки «приплывут» обратно. Эта мысль беспокоила Мерлина больше всего.

Конечно, Директор обещал Хозяйке все вернуть и даже подписал с ней какой-то документ о том, что картины арендуются для участия в выставке. В одной выставке. Одной! А теперь разговор шел уже о второй и о третьей. А там и пятая, и десятая не за горами. А потом «уплывет» вся коллекция за границу. Тоже как будто на выставку. И поминай как звали.

Так рассуждал Мерлин. А Хозяйка об этом не рассуждала. Иногда Мерлин думал, что людям это вообще не свойственно. В принципе. Но все-таки она что-то чувствовала, что-то смутное, какое-то беспокойство или сожаление. Особенно, когда заходила в спальню или в гостиную и видела эти ужасные голые стены со следами от рамок на обоях. Мерлин всегда забегал за ней следом и, выйдя на середину комнаты, громко и выразительно говорил «МЯУ!», как бы желая показать, что вся эта выставка – одна большая, огромная, чудовищная (величиной с волкодава) ошибка.

Но Хозяйка, кажется, ничего не понимала и, поправив очки, говорила:

– Ну что, мой хороший? Что такое? Колбасочки хочешь? Или котлетку? Или холодец? Ну, пойдем, пойдем, мой хороший!

«Кошмар! Снова придется перекусить. Тяжело, а надо. А куда от тебя деваться? – и Мерлин обреченно направлялся к холодильнику. – Только мне без этой ужасной желтой подливки! Как же ее? Без горчицы!» – добавлял он на ходу.

Каждый внеочередной завтрак или обед всегда оказывает благоприятное воздействие на кошачье настроение. Как правило, бодрит и настраивает на рабочий лад. «Главное, не раскисать!», – говорил себе Мерлин, налегая на холодец.

Так вот, эту череду благотворительных выставок надо было немедленно прекратить. Это не дело. Не говоря уже о завещании. Такая перспектива Мерлину, вообще, не нравилась. Никаких завещаний! – так считал Мерлин, и Прохор его поддерживал. Выставки должны быть в пользу владельца, завещания – в пользу его питомца. И друзей питомца. А не в пользу музеев и, тем более, директоров.

Но как же все это прекратить? Кроме того, была вероятность (хотя и очень небольшая), что директор действительно бескорыстный и честный человек и трудится исключительно на благо искусства и музейного дела. Поэтому для начала Мерлин решил сходить в музей и посмотреть своими глазами. Особенно документы.

И вот, основательно подкрепившись консервами, Мерлин и Прохор направились в музей. Стояла почти летняя погода. Ночное небо было усеяно звездами. Светила луна. Прохор предложил пройти дворами, но Мерлину захотелось окунуться в шум московских улиц, почувствовать дыхание ночного города. Поэтому спустя какое-то время они очутились на Тверском бульваре.

Ночная жизнь била ключом. Навстречу Мерлину попадались знакомые коты. С кем-то он успевал поздороваться, кому-то просто кивнуть. Прохор шел молча. Его угрюмый вид был вполне красноречив: рваное ухо, шрамы на морде – охота здороваться у встречных быстро проходила. Вдруг их окликнул чей-то приятный голос:

– Ко-о-отики! Мур-мяу… – голос раздавался у входа в ночной джаз-клуб «Кошачий концерт».

– А, привет! – небрежно ответил Мерлин и деловито побежал дальше, подняв трубой свой серый пушистый хвост.

– Погоди! – остановил его Прохор. – Кто это?

– Да так. Знакомая одна.

– И ты даже не подойдешь?

– Нет, мы же по делам, – ответил Мерлин.

– Как-то неудобно, – сказал Прохор. – Надо подойти, поздороваться.

– Для чего?

– Надо подойти, – повторил Прохор.

– Не-е-ет, только не это, – простонал Мерлин.

– Да ладно тебе. Мы же только поздороваемся и сразу в му… му… в музей… – Прохор потерял дар речи. Из темноты клубного подвала к нему медленно приближался идеальный кошачий силуэт: длинные, стройные пушистые лапки, изящный изгиб хвоста в одну сторону, изысканный поворот шеи – в другую, загадочное мерцание изумрудных глаз… От этого любое сердце могло замереть. Мерлин схватился лапами за голову. Операция «Ночь в музее» оказалась под угрозой, едва начавшись.

Обладательница изысканного силуэта вышла на свет.

– Пур-р-ривет, Мерлин, – сказала она. Это была серебристо-серая зеленоглазая русская голубая с восхитительным черным носиком (довольно необычный цвет, ведь у большинства кошек нос розовый).

– Привет, Ванесса, – ответил Мерлин. Прохор негромко кашлянул и выдвинулся вперед. Его мощная фигура заслоняла свет фонаря. – Познакомься, это Прохор. Прохор, это Ванесса.

С этого момента в памяти Мерлина остались какие-то обрывки: он помнил, например, как они спускались в подвал ночного клуба, помнил, как сели за столик, помнил медленный танец Прохора и Ванессы, но совершенно не помнил, как кулак Прохора оказался на морде незнакомого кота и почему их (незнакомых котов) сразу стало как-то много. Еще Мерлин помнил чьи-то пронзительные крики, звон посуды, треск мебели и, последнее… – автоматную очередь по барной стойке. Но это был не Прохор. Точно, не Прохор. Откуда у него автомат?

– Откуда у тебя автомат? – бормотал Мерлин, поднимаясь с асфальта у входа в ночной клуб. – Откуда у тебя автомат?

– Да ниоткуда. Нет у меня автомата, – отвечал голос Прохора как будто издалека. – Ты, Мерлин, об этом не думай. Лучше сюда посмотри: сколько пальцев у меня на лапе?

– Отстань, – отмахнулся Мерлин.

– Сколько пальцев?

– Ну, пять, – ответил Мерлин.

– Молодец, жить будешь, – сказал Прохор.

– Ты откуда знаешь? Ты что, врач? – спросил Мерлин, медленно поднимаясь.

– Можно и так сказать. Я же на скорой помощи подрабатываю, – ответил Прохор. – Ну что? Теперь в музей?

4

Они прошли еще пару кварталов и свернули на Петровку. «Московский музей современного искусства, – прочел Мерлин название на вывеске. – Вот оно, разбойничье гнездо! В экспозиции: полотна Казимира Малевича, Марка Шагала, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, Аристарха Лентулова, Владимира Татлина, Павла Филонова и Василия Кандинского, скульптуры Александра Архипенко и Осипа Цадкина. Пур-р-рекрасно! Почти все у меня из дома вывезли! Негодяи! Кроме скульптур. Скульптуры не наши. Скульптур у нас с Хозяйкой не было. Этого еще не хватало. И так места мало».

Так рассуждал Мерлин, стоя перед вывеской музея. Но как попасть внутрь? Здание выглядело совершенно неприступным. Ни открытой форточки, ни приоткрытой подвальной дверцы…